Я родилась в мае 1945 года в Ленинграде. Родители мои пережили блокаду Ленинграда. Папа был военный инженер, после снятия блокады его оставили в Ленинграде для восстановления хозяйства. Работы было много, папа приходил домой только ночевать. Он отвечал за электрические сети военных объектов всей Ленинградской области. У него была служебная машина, сначала маленький «козлик», потом ГАЗ-69. Папа мотался по всей Ленинградской области и часто брал меня с собой. С тех пор я люблю машины, запах бензина, дорогу.

Помню, у папы была привычка смотреть под ноги, когда он просто шёл по улице. Говорил, это с войны, нужно было смотреть под ноги, чтобы не наступить на мину. Ещё помню, мы были на даче на Карельском перешейке, там в войну шли бои. Остались воронки от взрывов, в лесу валялись каски - целые и пробитые. Целая каска у нас стояла под рукомойником, в ней мок топор.

Ещё помню остатки блиндажей. По краям росли кусты малины, мы её собирали. Однажды я нашла в лесу 2 коробки с патронами. Коробки были почти полностью в земле, а крышки, наверное, снесло чем-то. В памяти осталась густая зелень травы, плотно уложенные капсюлями вверх новенькие жёлтые латунные патроны. Я сама трогать патроны побоялась, побежала за папой, но дорогу забыла, и мы патроны эти не нашли.

Как-то раз мы с папой гуляли по полю. Он отошёл от меня, помню, а я в этот момент нашла на земле цилиндрический кувшинчик с отбитым горлышком. Я его взяла в руку и позвала папу, посмотреть. Папа обернулся – и вдруг как закричит! – «Стой на месте! Не двигайся! Что у тебя в руке? Держи крепко, не бросай!» А сам бледный, бежит ко мне. Я его никогда таким не видела. Подбежал папа ко мне, посмотрел на мою находку и облегчённо вздохнул. Оказалось, что этот цилиндрик издали выглядит точь-в-точь как граната.

Году в 52-м папа с мамой показали мне дом возле Невы, где располагалась папина воинская часть. Рассказали, что однажды в Неву попала бомба и вода с грязью волной перелетела через набережную и дом, плюхнулась во двор, убила женщину.

Больше я о войне от папы никогда ничего не слышала. О блокаде Ленинграда мне рассказывала мама. Она была крепкая, деревенская, работала в военном госпитале разнорабочей и получала рабочую карточку. Так и выжила. Мама вспоминала, что первыми умерли от голода худенькие девушки, которые до войны тратили деньги на одежду и украшения, экономя на еде. И у нас в доме был культ еды. На обед несколько блюд на выбор. Приходили гости – на стол всё самое лучшее, а когда гости уходили, каждому давалось что-нибудь с собой, кусок пирога, например. Деньги сначала на еду, потом на всё остальное. Счетов в Сберкассе не было, в доме – только «необходимое и достаточное».

Но вернёмся к временам войны. В блокаду самая большая ценность была – хлеб, хлебные карточки. Маму часто ставили на раздачу хлеба, потому что она очень точно отрезала 125,0 грамм и не воровала. Собирала только крошки. За хлеб, хлебные карточки могли убить. Рассказывали, что как-то раз подросток в очереди за хлебом украл у кого-то карточки, люди заметили и в ярости забили его до смерти.
Мама моя работала в госпитале, как я уже говорила, на разных работах. В её обязанности входило колоть дрова. Дрова кололи вдвоём, одной невозможно, тяжело. И вот, именно в тот день, когда выдали хлебные карточки, мамина напарница опустила колун не на чурку, а на мамину голову. Потеряла равновесие от слабости – так она потом говорила. Мама осталась жива, её тут же госпитализировали. А карточки исчезли. Где исчезли, когда, кто украл – не пойман, не вор. Травма эта аукнулась много позже, в мирной жизни. Тяжко пришлось не только ей, но и всей семье.

В Ленинграде жили мамины сёстры – Аня и Валя. Тётя Аня работала в том же госпитале, что и мама, техническим секретарём. У неё в блокаду развилась дистрофия, начались маточные кровотечения, и ей провели лечение рентгеновским облучением – выключили яичники. Тётя Ана стала бесплодной и из-за этого так и не вышла замуж. Она мне как-то рассказала, что когда в её жизни появлялся мужчина, она говорила ему, что не может иметь детей. И он уходил от неё. Всю силу нерастраченной любви она отдала мне, любимой племяннице. Она мне была как вторая мать, я даже становлюсь похожа на неё с возрастом.

Тётю Валю я никогда не видела – она погибла от взрыва последней бомбы, сброшенной на Ленинград. Муж её погиб в бою на Синявинских болотах. А сына взрывной волной ударило головой о стену дома, он умер на месте. Мама говорила, что Валя была её любимой сестрой. Она работала портнихой, была умная, добрая и красивая. Мама вспоминала её до конца своих дней.

Мамин брат дядя Коля воевал на «пятачке» - это место под Ленинградом, которое фашисты так и не смогли взять. Я пыталась дядю Колю разговорить – ведь на «пятачке» героем был каждый. Но ничего не могла из него вытянуть. «Мы протянули связь туда», «Мы протянули связь сюда», «Мы там связь восстановили», «Мы здесь связь восстановили». И никаких эмоций. Защитная реакция, я думаю. Слишком страшно было.

В 1954 году папе дали 2х-комнатную квартиру в «сталинском» доме, большая комната была целых 27 метров! Посередине стоял овальный стол, и вся наша родня собиралась за этим столом. Иногда приезжали родные из Москвы и Киева. Приходили друзья военных лет. Мама была царицей – статная красавица, хлебосольная хозяйка. Детей тогда не выгоняли в свою комнату, я сидела вместе со всеми и слушала всё, о чём говорили взрослые. Говорили о событиях, поступках, мыслях, чувствах. Обсуждали книги и фильмы. Вспоминали войну, друзей – погибших и живых.
Вино на столе было, но немного. Самый первый тост был всегда «За мир!». 9 Мая - стоя. И конечно, были тосты «За победу!», «За Родину!». Мы гордились нашей страной, выстоявшей в страшной войне, освободившей пол-Европы от коричневой чумы, и теперь была прекрасная мирная жизнь.

Дядя Коля замечательно играл на гитаре. И все чудесно пели. Мой дедушка, мамин папа, был когда-то регентом в церковном хоре, все его семеро детей пели в этом хоре. И когда выросли, собираясь вместе, тоже пели на 2-3-4 голоса, в зависимости от того, сколько было поющих.
Одно из моих самых прекрасных детских воспоминаний – вся большая семья за столом, тарелки и рюмки уже пустые, дядя Коля берёт гитару – и все поют. Многоголосие завораживает. Русские романсы, народные песни, песни военных лет – какие слова, какая музыка!
Расходились после десяти вечера, чтобы успеть на последний трамвай.

От этих людей я много узнала о блокаде. Как люди помогали друг другу выжить и как наживались на возможности украсть на работе хлеб и выменять его на ценности – золото, бриллианты, картины великих художников. Рассказывали, что были мародёры, они приходили в квартиры, где умирающие от голода люди лежали без сил и не могли им помешать. Что нельзя было ходить по улицам близко к дверям, могли затащить в подъезд и убить – был каннибализм. Маму мою как-то раз мужчина на улице попытался сбить с ног, но она оказалась сильнее, толкнула его, он упал и больше не встал. Умирающие от голода люди теряют человеческий облик.

Я училась в медицинском институте в Ленинграде. Ассистенты кафедры рассказывали, как они работали в блокаду. Как отдавали больным все силы. Были и неприятные моменты, именно они запомнились. Один раз медики украли рыбий жир, они не увидели, что этот рыбий жир с витамином D. Наелись от души. Все умерли.

Ассистент Л.А.С. рассказывала, помню, как смертельно уставшие работники палаты новорожденных однажды ночью уснули и не слышали, как плачут дети. А наутро увидели, что крысы объели лица несчастных младенцев.

Крысы – бич блокадного Ленинграда. В год снятия блокады среди крыс началась эпизоотия брюшного тифа. Брюшной тиф от крыс передаётся людям. Появилась угроза массовой гибели людей от тифа. Химической защиты от крыс нет по сей день. И эпидемиологи нашли гениальный выход! В Ленинград привезли 6 вагонов кошек и выпустили их на улицы. Жителям всё объяснили. Сработало! Кошки уничтожили крыс. Город был спасён.

Есть замечательные книги о блокадном Ленинграде. У моей мамы была такая книга. Она перечитывала её иногда и плакала.